Фрида Кало: нарисованное счастье
В тот день Фрида проснулась в прекрасном настроении: столько всего предстоит сделать! Да и автопортрет надо наконец закончить. Правда, у нее много автопортретов, но этот — совершенно особенный! На нем Фрида впервые изобразила себя смеющейся, радостной, беззаботной — такой ее мало кто знал. Но подойдя к мольберту, она вдруг хлопнула себя по лбу: вот уж точно набитая дура! Как она собирается работать, если еще вчера закончилась черная краска?
Натянув просторную блузу и широкие штаны, Фрида вылетела из дома, вскочила в первый попавшийся автобус и поехала в центр Мехико, в любимый художественный магазинчик. Девушка рассеянно смотрела по сторонам, когда вдруг раздался страшный лязг железа, а затем последовал сильный удар: в автобус на полном ходу врезался трамвай. Крики, стоны, обезумевшие от ужаса лица людей — Фриде показалось, что она попала в ад. Надо как можно скорее вырваться из этого кошмара, убежать, спрятаться дома, в Голубой хижине в Кайокане! Она попробовала пошевелиться и не смогла: ноги не слушались, провела рукой по животу и нащупала под пальцами кусок железа — металлический поручень проткнул ее насквозь. Фрида машинально поднесла ладонь к лицу: какого странного цвета, оказывается, ее кровь — пурпурная с золотом. Она улыбнулась, любуясь этим чудным оттенком, и потеряла сознание...
Доктора до последней минуты сомневались, выживет ли эта хрупкая восемнадцатилетняя девушка — тяжелейшие повреждения позвоночника, раздробленный таз, множественные переломы ребер, ключиц, правой ноги. Всего у Фриды Кало насчитали одиннадцать сложных переломов, превративших ее измученное болезнью тело (в детстве у нее довольно поздно обнаружили полиомиелит) в бесформенное месиво. Да еще эта золотая краска... Какой-то старичок вез в автобусе банку золотой эмульсии, она разбилась и облила Фриду с головы до ног.
...Девушка обвела глазами палату: высокий белый потолок, шершавые стены, изрезанные тонкими трещинками, старая железная лампа на тумбочке у изголовья. Тихонько скрипнула дверь, и появилась мама. Бедняжка, худенькие плечи трясутся, слезу градом катятся по смуглым щекам. «Ну же, мама, не плачь. Я вовсе не собираюсь умирать», - Фрида попыталась рассмеяться, но из горла вырывались только хрипы. Ее тело заковали в гипсовый панцирь и обмотали бинтами, словно египетскую мумию. «Фрида, девочка, нужно принять лекарстсво!» Она отвела глаза от стены и увидела склоненное над ней лицо медсестры, круглое, как луна, и полное жалости. Мутная горькая жидкость потекла в рот, И Фрида стала задыхаться. Почему она каждый день глотает эту мерзость, от которой сводит гортань? Почему должна давиться таблетками, от которых начинает разламываться голова? Почему?..
Часто Фрида просыпалась среди ночи и начинала кричать, поднимая на ноги весь персонал больницы. Она рыдала, умоляя освободить ее от ненавистного гипсового панциря, чтобы можно было хотя бы пошевелиться. Все напрасно: беспокойной пациентке кололи успокоительное, и та забывалась тяжелым сном.
А между тем спать Фрида просто ненавидела. Состояние покоя было для нее противоестественным. Мама в детстве часто повторяла, что внутри ее ребенка сидит маленький чертенок. Какого же труда сеньоре Кало стоило загнать дочку в кровать! Негодница засыпала далеко за полночь, поднималась чуть свет и тут же бежала в сад. Там, забравшись на верхушку огромного айвового дерева, она проводила целые дни. Какое было наслаждение запускать спелыми желтыми плодами в ничего не подозревающих прохожих! Обычно проказница оставалась незамеченной, если сама не выдавала себя, прыская от смеха. Тогда Фрида кубарем скатывалась с дерева (она упала всего пару раз, несмотря на больную правую ногу) и бежала к соседям. «Совсем взрослая сеньорита, а чем занимается...» - неслось ей вслед. Мальчишки-близнецы, жившие в доме напротив, никогда не отказывались спрятать набедокурившую подружку — на них Фрида могла положиться. Она была своей в мальчишеской компании и не водилась с девчонками: нарядные куклы с кислыми физиономиями уже через пять минут вызывали у Фриды смертельную скуку. Сеньора Кало, глядя на дочку, только горестно вздыхала. Мать чувствовала свою вину в том, что Фрида растет такой ершистой и напрочь отказывается носить юбки и платья, предпочитая рядиться в старые брюки с заплатами на коленах. Нет, ее малышка совсем не похожа на своих сверстниц...
Девочка появилась на свет в 1907 году, когда сеньора Кало еще не оправилась от потери сына. Мать никак не хотела смириться со смертью первенца и наряжала игрушечную Фриду в костюмчики своего дорогого мальчика. Герр Вильгельм Кало, известный в Мехико фотограф, человек мягкий и великодушный, искренне жалел жену и надеялся, что со временем эта блажь пройдет. Сеньора Кало и впрямь понемногу пришла в себя, вот только ее маленькая дочка так полюбила играть с солдатиками умершего брата, что выбрасывала из детской плюшевых зверюшек и фарфоровых голубоглазых красоток.
В 14 лет коротко стриженая, похожая на черную взъерошенную птичку Фрида преобразилась: она наконец-то смирилась с тем, что придется носить длинную юбку, - широкий подол скрывал ее хромоту гораздо лучше штанов... Но она не сразу привыкла к своему новому наряду и, появившись в школе, не знала, куда девать глаза от смущения. Однако робость не помешала Фриде тут же расквасить носы двум одноклассникам, посмевшим высмеять ее обновку.
В тот день она сбежала из класса, не дождавшись конца уроков. Выскочив на улицу, Фрида с непривычки задрала подол юбки, ужасно стесняющей шаг, гораздо выше, чем позволяли приличия. «Сеньорита, ваша нижняя юбка — просто загляденье...» - раздалось за спиной. Сердито одернув подол, Фрида развернулась на каблуках, чтобы сказать пару крепких словечек наглецу, который позволяет себе заглядывать куда не следует. Да так и застыла с открытым ртом, уставившись на огромноого, круглого как шар здоровяка. «Разрешите представиться, Диего Ривера...» Толстяк протянул руку, перемазанную краской. И Фрида неожиданно робко произнесла: «Фрида. Фрида Кало», а потом вдруг стушевалась и бросилась прочь...
На следующий день Фрида навела справки: оказалось, этот Ривера — художник, да к тому же один из самых известных в Мексике. Хосе Клементе Ороско, Давид Альфаро Сикейрос, Диего Ривера — и мена, которые в середине тридцатых не сходили с газетных полос.
Диего расписывал своды соседнего с ее школой здания. И Фрида, забросив уроки, целыми днями пропадала среди строительных лесов. Еще недавно она мечтала, что станет хирургом (и уж обязательно найдет способ избавиться от своей проклятой хромоты) или революционеркой, а вот теперь не представляла жизни без острого запаха краски и холстов. Забившись в уголок, она часами наблюдала за тем, как огромный неповоротливый Ривера, под которым скрипели деревянные помосты, превращает потолок в удивительные фрески. Все, что делал художник, казалось ей непостижимым таинством: как он смешивает цвета, как выбирает кисти, как легко, одним скупым движением наносит мазки...
Фрида купила пачку лучшей белой бумаги, краски, кисти, карандаши и, запершись в своей комнате, попробовала рисовать. Сначала робко, неуверенно (она долго сомневалась, получится ли у нее вообще что-нибудь), а потом запоем, за несколько дней сделав сотню карандашных набросков. Однажды утром, аккуратно сложив в папку свои лучшие работы — простенькие натюрморты, портреты матери и отца, она явилась к Ривере. Признаться честно, тот лишь сделал вид, что удивился ее появлению, на самом деле художник уже давно заметил черноглазую худенькую девушку. Фрида торопливо, словно боясь, что ее прогонят, раскладывала перед ним рисунки. Диего невольно приосанился: все-таки приятно в тридцать пять лет чувствовать себя этаким мэтром! Она, конечно, ничего не понимает в живописи, но разве это важно, коли в ученицы набивается такая красотка. А ее чуть заметная хромота — это даже пикантно, Диего поймал себя на мысли, что уже мечтает побыстрее затащить девчонку в постель...
Фрида же, хотя ей было всего четырнадцать, о мужчинах знала гораздо больше, чем полагалось по возрасту. Девушка сразу смекнула, что ее рисунки занимают Диего меньше всего на свете. Да что о себе возомнил этот мерзавец! Он думает, что для женщин он — Божий подарок? Вот уж нет, и Фрида влепила художнику увесистую пощечину. Затем, ни слова не говоря, собрала наброски и молча удалилась, успев, однако заметить, как глупо выглядит Диего. Кажется, этот самонадеянный сеньор до сих пор не верит, что она посмела так запросто его ударить.
Фрида возвращалась в Кайокан трепеща от гнева. Пощечина казалась ей уже недостаточным наказанием. Пару дней спустя, рухнув с двухметровых лесов, Ривера даже не заподозрил, что падение кем-то подстроено. А Фрида удовлетворенно потирала руки: наглец получил по заслугам, а ей пришлось вытащить всего один гвоздь из шаткой деревянной конструкции.
Правда, вскоре ее начала мучить совесть: Диего по ее вине мог разбиться насмерть... Она уже битый час сидела у больничной палаты художника, никак не решаясь войти, когда в коридоре появилась статная молодая женщина с двумя очаровательными девочками. Дама, на секунду задержавшись, окинула Фриду презрительным взглядом, толкнула дверь и громко произнесла: «Диего! Твои потаскухи не оставляют тебя даже здесь...» Фрида пулей вылетела из больницы: второй раз ее принимают за публичную девку! И кто?! Этот ужасный художник и его чокнутая женушка! Фрида дала себе слово выбросить из головы глупые мысли о художествах и взяться за ум: на носу ведь вступительные экзамены в университет, а она совсем забросила учебу...
Минуло два года, и Фриде пришлось честно признаться себе: все благие намерения, кроме одного — она блестяще выдержала экзамены в университет, пошли прахом. Девушка все так же много и увлеченно рисовала. И то и дело сталкивалась с Диего, будто бы во всем Мехико только одна тесная улочка! Как видно, Ривера тоже не забыл нахальную девчонку, съездившую ему по физиономии. Художник преувеличенно почтительно всякий раз раскланивался с ней, словно не замечая, что Фрида презрительно морщит нос, едва завидев его.
В очередной раз они встретились на открытии выставки в галерее Национального искусства. Фрида выделялась даже в этой пестрой разряженной толпе: блестящие черные волосы густой волной спадали ниже плеч, огромные карие глаза, круглые медные серьги, яркое цветастое платье... «Сеньорита, - раздалось прямо над ухом Фриды, - право же, я не заслужил, чтобы вы на меня так долго сердились...» В устах этого огромного нескладного господина фраза прозвучала столь искренне и по-детски наивно, что Фрида не выдержала и рассмеялась. «Ну вот и чудесно, - продолжал Диего. - А теперь позвольте мне пригласить вас в кафе неподалеку, там готовят превосходный горячий шоколад...»
Они проговорили несколько часов подряд, и теперь Фрида знала, кажется, об этом человеке все. Он обожает горячий шоколад и пирожные со взбитым кремом — Диего десять лет прожил в Париже и стал большим любителем сладкого. Во Францию он вынужден был сбежать, после того как отличился на коммунистическом митинге — десять лет назад революционные идеи еще не были так популярны в Мексике, как сейчас. В Париже остались жена и любовница, причем обе русские, вторая родила ему очаровательную дочь Марику. Что еще? Вернувшись в Мексику, он женился вторично. Гваделупе Марин, роскошная пышнотелая красавица, пришла к нему позировать в надежде немного заработать. Да так и осталась в его мастерской на целых семь лет. Теперь Диего уже трижды отец — Гваделупе родила ему еще двух девочек, Лупе и Рут. Тут Диего прищурил глаза и рассмеялся: говоря о своем отцовстве, он явно поскромничал — на самом деле его успехи на этом поприще гораздо значительнее...
Фрида слушала хвастливую болтовню и недоумевала: почему Ривера пользуется таким успехом у женщин? Глаза навыкате, нос картошкой, необъятные щеки, толстые губы — девушка прикрыла глаза и представила, что целует их. Нет! Только не это! Видно, ей не суждено понять, что находят в нем все эти красотки, которым нет числа.
Диего был предупредителен, галантен и чертовски обаятелен. Он встречал ее из университета и вел в маленький уютный ресторанчик или картинную галерею. Ривера часто рассказывал о своей уникальной коллекции предметов искусства доколумбовой Мексики. Он даже подарил Фриде статуэтку богини любви Тлацольтеотл: «Береги ее. И она отплатит тебе тем же...»
…Ночью Фриду разбудил подозрительный шорох. Она отдернула занавеску и вскрикнула: какой-то великан пытался открыть оконную раму. О Матерь Божья, это же Диего! Девушка хохотала до слез, наблюдая, как стодвадцатикилограммовый поклонник пытается пролезть в узкий оконный проем. Но вот Диего наконец в спальне, и Фрида глазом не успела моргнуть, как оказалась в его крепких объятиях. Одним движением Диего сдернул с нее легкую ночную сорочку и уложил на холодные половицы, благоразумно решив, что кровать может не выдержать его веса. «Я люблю тебя, моя девочка. Я люблю в тебе все: твои волосы, твои губы, твой запах — ты так чудно пахнешь апельсиновым деревом и бугенвиллеей, даже твою хромоту...» А Фрида слушала, думая только о том, как бы забраться под теплое одеяло. Когда Ривера в пятый раз начал признаваться в любви, она не выдержала: «Диего, нельзя ли покороче, я уже порядком замерзла на этом проклятом полу...»
Фрида и не заметила, как по уши влюбилась в Риверу. Теперь ее было не узнать: благодаря Диего она перестала мучительно комплексовать из-за своего недуга и наконец поверила, что из нее может получиться неплохой художник. Диего не только превозносил до небес ее женские прелести, но и весьма похвально отзывался о ее последних работах!
...И тут эта страшная авария, сломавшая наладившуюся было жизнь. Фрида целый год заново училась дышать, ходить, держать в руках кисти. Если бы не Ривера, она наверняка наложила бы на себя руки — ведь в двадцать лет невозможно смириться с тем, что ты навсегда останешься жалким уродом. Но она должна держаться — хотя бы ради Диего! Ведь этот взрослый человек на самом деле всего лишь избалованный ребенок, постоянно нуждающийся в опеке. Несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, Фрида питала к Диего почти материнские чувства: купала, каждый раз проверяя, не слишком ли горячая в ванне вода, читала на ночь сентиментальные французские романы, под которые он так сладко засыпал, а утром вскакивала чуть свет, чтобы испечь его любимые сдобные булочки с абрикосовым джемом. Однажды, желая удивить любимого, она украсила свой двадцатикилограммовый корсет, поддерживающий позвоночник, разноцветными перышками и осколками зеркала. Диего еле сдерживал слезы: бедная Фрида, право, ей совсем не нужно ничего придумывать. Он будет рядом с ней до тех пор, пока она сама его не прогонит.
В 1929 году Фрида Кало и Диего Ривера поженились. Честно говоря, они особенно не стремились оформлять отношения — вот еще глупая буржуазная условность! - если бы не родители Фриды. Они не могли позволить Диего жить в своем доме в сомнительном качестве любовника их милой девочки... Вскоре после свадьбы молодые уехали в Сан-Франциско — национальная галерея заключила с Диего двухгодичный контракт. Поездка пошла Фриде на пользу: она окрепла и наконец-то смогла забеременеть. Однако Диего эта новость не очень обрадовала — у него хватало хлопот и с тремя детьми!
Фрида долго не могла поверить, что счастье материнства доступно и ей. Тошнота, головная боль, жуткие спазмы в животе — она готова была вытерпеть что угодно, ни разу не пожаловавшись, не заплакав, только бы малютка появился на свет. Как-то ей приснился сон: она плывет по озеру и вдруг начинает тонуть, задыхается, глотая горькую на вкус воду, зовет на помощь, но никто не приходит... Фрида проснулась и почувствовала, что лежит в теплой липкой луже — у нее открылось сильное кровотечение. Девушка умоляла врачей сохранить жизнь ребенку, даже если придется пожертвовать ее собственной, но было слишком поздно...
После выкидыша доктора всерьез опасались за рассудок сеньоры: та долго упрашивала показать ей плод, хотела обязательно его потрогать, хорошенько рассмотреть, нарисовать. Картину «Летающая кровать» Фрида начала, едва ее сняли с капельницы и перевели в отдельную палату. Она рисует себя обнаженной, в ее чреве — зародыш, рядом на полотне — большой ребенок, связанный с ней пуповиной. Бедняжка еще не распрощалась с надеждой стать матерью. Она похоронит эту надежду только девять лет спустя, когда ее тело в третий и последний раз исторгнет из себя мертвый плод.
...Назойливый репортер который день осаждает ее звонками. Он никак не может взять в толк, почему сеньора Кало, жена известного на весь мир художника, отказывается дать интервью? Возможно, она стесняется своего плохого английского? Наконец Фрида, которую уже порядком утомило, что о ней вспоминают только в связи с именем мужа, согласилась на встречу. Фразы из этого короткого интервью облетели все нью-йоркские таблоиды: «Фрида, чем вы занимаетесь в свободное время?» - «Любовью». - «В чем смысл вашей жизни?» - «Заниматься любовью, принимать ванну, заниматься любовью, принимать ванну — достаточно?»
Журналист давно ушел, а Фрида, потягивая вино, пыталась вспомнить, когда же в последний раз действительно занималась с мужем любовью? Месяц назад или два, а может, целое столетие?.. Диего к ней охладел. Часто не ночевал дома, а если приходил, то весь пропахший чужими сладкими духами. У Фриды ком подкатывал к горлу: скольких девок он перетаскал в постель за последний год? Молоденькие натурщицы, свихнувшиеся коллекционерши, дешевые проститутки, даже престарелые медсестры, которые ухаживали за Фридой, - их Диего пытался соблазнить прямо у нее под носом. Фрида страдала, но не говорила мужу ни слова упрека. Вполне естественно, что его интересуют здоровые женщины. Ведь она... жалкая калека с искромсанным телом.
Контракт Диего в Америке продлили — вместо двух лет супруги прожили там целых пять и вернулись в Мехико в 1936 году, незадолго до приезда в Мексику опального партфункционера Льва Троцкого. Президент Ласаро Карденас (они познакомились с Риверой лет двадцать назад на публичных чтениях запрещенных манифестов) попросил Диего приютить Троцкого с супругой на несколько месяцев в Голубой хижине в Кайокане. Свежий воздух и приятное общество должны пойти на пользу изгнанникам.
Президент оказался пророком: очутившись в доме, больше похожем на музей, Троцкий будто помолодел. Он целыми днями смотрел, как работают Диего и Фрида, листал пыльные альбомы по истории искусств или гулял по саду. Вместо нескольких месяцев Троцкий задержался в Голубой хижине на три года.
Однажды, засидевшись в саду до позднего вечера, Лев Давыдович увидел идущую по дорожке Фриду: усталое задумчивое лицо, горькая складка у губ. Она выглядела гораздо старше своих тридцати двух лет. Троцкий сам не понял, что с ним произошло, - наверное, просто стало очень жалко эту грустную молодую женщину: «Сеньора, пожалуйста, не печальтесь. Поверьте человеку намного старше вас: жизнь дается для того, чтобы радоваться», Фрида вздрогнула — она не ожидала, что в саду кроме нее кто-то есть, - и удивленно взглянула на худого старика в поношенном костюме: «Послушайте, вам было бы очень противно ко мне прикоснуться?» - «...Вовсе нет. Вы — красавица». Фрида криво усмехнулась. Да уж, красавица... Скальпель хирурга не коснулся только ее лица, а вот если бы Лев мог видеть сквозь платье... Фрида приблизилась к Троцкому и поцеловала его. Затем, опираясь на тонкую деревянную трость, молча удалилась. А Троцкий еще долго стоял, растерянно глядя в темноту: его уже давно никто так страстно не целовал. Он женат на Наталье Седовой тридцать три года и за все это время ни разу не дал повода усомниться в своей верности...
Роман Фриды и Троцкого развивался так стремительно, что обе обманутые половины — Ривера и Седова — просто отказывались верить в реальность происходящего. Последние сомнения развеялись, когда парочка, не скрываясь, укатила на уик-энд в горы. Диего в отличие от Натальи Ивановны (та хранила поистине стоическое спокойствие) был в ярости: да что, в конце концов, возомнила о себе его ненормальная жена! Она думает, что может наставлять ему рога в собственном доме? Как бы не так... А Фрида, которой уже порядком надоел седобородый Ромео (Троцкий и нужен-то ей был только затем, чтобы заставить Диего немного поволноваться), и не пыталась сопротивляться его отъезду... Через пару дней гость покинул Голубую хижину и поселился в огромном доме-крепости на окраине Мехико. Увы, ни толстые стены, ни круглосуточная охрана не спасли его от смерти: 20 августа 1940 года Рамон Меркадер, которому Троцкий безоговорочно доверял, тихо прошел в кабинет и ударил его ледорубом...
Фрида, у которой из-за этой в общем-то малозначительной интрижки семейная жизнь разладилась окончательно, с головой ушла в работу. У нее состоялись две персональные выставки — в Нью-Йорке и Париже. В Америке картины Фриды Кало произвели настоящий фурор — из двадцати пяти было продано двенадцать. В Париже одну работу приобрел Лувр. Фрида неожиданно превратилась в модную художницу: ее фотография появилась на обложке «Вога», знаменитый модельер Эльза Скьяпарелли создала коллекцию «Платье сеньоры Риверы». А однажды к ней на выставку пожаловали Пикассо и Кандинский...
В тот день Фрида так нервничала, что у нее начал дергаться глаз. Когда подошел Пикассо, она отчаянно щипала себя за щеки, пытаясь хоть как-то унять предательскую дрожь. «Фрида, вы потрясающая женщина! И очень оригинальны. Никто не может написать такое лицо, как пишете вы...» Фриде показалось, что земля уходит из-под ног. Неужели великий Пикассо сказал все это о ней? Сон, галлюцинация... Вдруг кто-то нежно обнял ее за плечи: «Ну, я-то всегда говорил, что ты гениальна, дорогая...» Николас! Добрый Николас Мюрей, уже несколько месяцев он не отходит от Фриды ни на шаг. Они познакомились в Нью-Йорке. Николас, один из лучших американских фотографов, сделал серию потрясающих портретов Фриды на фоне ее работ. К тому же он прекрасно разбирается в современном искусстве. Мюрею очень нравилась живопись Фриды. Честно говоря, его все привлекало в этой женщине: как она несмотря на адские боли в спине, гордо держит голову, как улыбается, как говорит, смешно коверкая английские слова... Фрида напоминала ему хрупкую фарфоровую статуэтку, которую он должен беречь, раз уж мужу нет до нее никакого дела... Как-то ночью Николас открыл глаза: Фрида сидела на кровати, печально глядя на него. «Мы должны расстаться. Ты молод, красив. Ты должен найти здоровую женщину, которая родит тебе много прекрасных детей. Недавно я разбила свою богиню Тлацольтеотл. Мне кажется, я тоже скоро умру...» Напрасно Николас умолял Фриду выбросить из головы эти мысли — ему на целом свете никто, кроме нее, не нужен! Напрасно просил уехать с ним в Нью-Йорк. Фрида уже приняла решение: она вернется в Мексику и попробует в последний раз помириться с мужем.
В 1040 году Ривера попросил ее подписать бумаги о разводе, купил дом в Сан-Анхеле и переехал туда. Фрида осталась одна в Голубой хижине. Диего бросил ее... Что ж, как всегда, она понесет свою боль одна, с гордо поднятой головой, и никто не узнает, как горько и плохо ей без него. Как-то, бродя по опустевшему дому, она увидела большие садовые ножницы. Минуту повертела их в руках, а потом одним махом остригла роскошные черные волосы, которыми всегда так гордилась. Тогда же она написала автопортрет: худенькая молодая женщина с огромными печальными глазами и неровным ершиком волос. В углу картины подпись от имени Диего: «Знаешь, я любил тебя за твои волосы, теперь ты лысая, и я больше не люблю тебя».
Однако Диего тоже глубоко переживал разрыв. Он скучал по их ссорам и примирениям, по тихим задушевным разговорам, по ее ласке, по превосходным булочкам с абрикосовым джемом...
В 1941 году состоялось их повторное бракосочетание. Но теперь Фрида выходила замуж с одним условием: Диего никогда не переступит порога ее спальни. Фрида решилась на это вовсе не потому, что хотела проявить характер. Причина была в прогрессирующей болезни, и она не хотела, чтобы Диего видел ее в ужасном стальном корсете и ортопедическом ботинке.
Фрида сделалась редкой гостьей в собственном доме, проводя долгие месяцы в больничной палате. Она выдержала семь сложнейших операций на позвоночнике. Диего, превратившийся в грузного одутловатого старика, часто сидел у изголовья кровати жены и плакал. Как бы он хотел стереть из ее памяти горечь измен и глупое расставание — ведь на самом-то деле он никогда не переставал любить ее... Глядя на рыдающего мужа, Фриде тоже хотелось плакать. Но слез не было, ее как будто выжгли изнутри каленым железом. Сейчас она могла только, зарывшись лицом в подушку, кричать от нестерпимой непрекращающейся боли.
...Диего мыл кисти, собираясь поработать, когда раздался телефонный звонок. Медсестра просила срочно приехать в больницу: сеньора пыталась покончить с собой. Придя в себя, Фрида безучастно спросила: «Зачем?» и отвернулась к стене. Она еще несколько раз попробует свести счеты с жизнью, отключив медицинские приборы, выпив шесть пузырьков снотворного, но доктора уже знали, что беспокойную пациентку нельзя оставлять без внимания.
Весной 1953 года после ампутации правой ноги Фриду наконец разрешили забрать домой. Худая как скелет, изможденная, с ввалившимися мутными глазами, Фрида упорно отказывалась от костылей и целыми сутками лежала в темной спальне, уставившись в потолок. Диего во что бы то ни стало решил заставить жену подняться и втайне подготовил ее ретроспективную выставку в галерее Лолы Альварес на улице Амберес, 12. В конце концов, Фрида не может не прийти на церемонию открытия!..
И Фрида появилась, правда, всего на несколько минут. Раздался вой сирен, и из кареты «скорой помощи! Вынесли паланкин, в котором возлежала... восточная царица. Перед выходом, превозмогая страшную боль в спине, Фрида потратила несколько часов, чтобы уложить волосы в высокую сложную прическу и облачиться в платье — невероятно пышное, яркое, оно должно скрыть жалкий обрубок, оставшийся от правой ноги. Фрида старалась не зря — от нее было невозможно отвсти глаз! Поприветствовав гостей, она попросила перевесить пару картин, а затем скрылась так же внезапно, как и появилась.
Несколько дней спустя Диего все же упросил Фриду встать на костыли и повел ее на политическую демонстрацию. Конечно, Диего хотел сделать как лучше... Но накрапывал дождь, и Фрида простудилась. Затем началась пневмония...
13 июля 1954 года Диего принес ей в постель завтрак. «Любимая, уже полдень, пора вставать!» - он откинул одеяло, но жена не шевелилась. На туалетном столике лежала записка: «Надеюсь, на сей раз уход будет удачным. Я больше не вернусь...» Рядом с кроватью стоял холст, над которым Фрида работала в последние недели: яркие спелые арбузы, разрезанные на несколько частей. Фрида Кало назвала картину «Да здравствует жизнь!»